Не хочу открывать глаза. Не хочу уходить из этой спасительной прохладной тьмы. Бежать от него... спрятаться.... спрятаться во тьме. Тьма. Она успокаивает, убаюкивает... дает передышку...
Все тело давно уже превратилось в сплошной сгусток ломкой, невыносимой боли, которая, казалось, держит тебя на грани. На грани между сознанием и пустотой... смертью... Сплошной разрыв. Я давно потерял счет времени и чувствительность к боли, потому как она теперь не зависела от того, что со мной сделают дальше... Она была сплошной, как волна, и постоянной. Казалось немыслимым, что когда-то я существовал без нее... Но это было единственным, что говорило о том, что я еще существую, что я есть.
Лицо обжигает ледяной водой и мне требуется несколько непозволительно долгих минут, чтобы подчиниться властной руке на затылке и открыть глаза. Разлепить слипшиеся от крови ресницы и попытаться сделать вздох, возвращающий обратно в сознание, хотя от этой попытки и больно невыносимо.
- Так совсем неинтересно и очень скучно.
Произносит спокойный и глубокий голос, а у меня по телу пробегают мурашки, потому как отчаянно хочется вернуться во тьму, как можно глубже нырнуть в этот вязкий холодный колодец, только чтобы тебя оставили в покое и больше не мучили... Ведь ты теперь уже больше не кукла, а просто поломанная игрушка, место которой на свалке.
- Эрус, мы сделали все, что могли. Он пуст.
- Нет, он пока еще не пуст. И я хочу именно его.
Рука на затылке сильнее сжимается и тянет за волосы вниз, приподнимая лицо к свету и причиняя новый приступ резкой боли. А я весь обращаюсь в слух, не позволяя такой мелочи отвлечь меня.
- Ну что, фани, в тебе ведь осталось еще что-нибудь? Пусть скорлупа и треснула, но внутри есть так много всего, что ты можешь мне предложить?
Перед глазами неясное и сплошное блеклое пятно, но мне не надо его видеть, чтобы понять, кто стоит передо мной. Кто выдернул меня из спасительной и убаюкивающей темноты только для того, чтобы заново отжать, как губку. Неужели он не видит, что я уже мертв? Что мне нечего ему больше предложить "на десерт"? Я пуст. И даже та болезненная, остро саднящая боль, которая наполняет меня сейчас с новой силой, она уйдет, стоит только закрыть глаза и нырнуть в нежные объятия уютной тьмы.
- Ты очень выносливый, а я очень терпеливый.
Скользящая в голосе, почти различимая нежность, заставляет едва заметно вздрогнуть, но этого достаточно, чтобы выдать себя и показать, что я еще в сознании. А потом новая волна дикой боли почти выдергивает из пространства, всего лишь на короткий миг позволив вернуться в спасительную темноту, которую я так полюбил за это время.
- Всегда хотел попробовать эту вашу игру. Шахматы, по-моему, ведь я прав?
Острый ноготь касается моей груди, проводя линию за линией... чертя своеобразное шахматное поле... живое.
- Забавно...
Ноготь останавливается там, где сбивчивыми толчками с мукой бьется сердце... гоняя остатки крови по венам. Сердце...
- Да, оно бьется. Но там нет ничего.
В голосе скользит легкое разочарование, и тогда ноготь надавливает сильнее, впиваясь в грудь... Вбуравливается в плоть, проникая глубже под кожу и вырывая из груди гортанный хрип, который едва ли может принадлежать человеку.
- Фани, ты прелесть.
Это глупо. Нелепо. Смешно. Я всю свою жизнь был один. Один. Всегда. Но почему то... верил, что ты придешь и спасешь меня. Я не знал ни твоего лица, ни имени, ни даже того, существуешь ли ты на самом деле, но надеялся, что так будет. Не думал, а просто знал. Это была сказка, в которую очень хотелось верить. Было необходимо верить, чтобы быть хоть кому-то нужным. Хоть кому-то. Чтобы быть. Это желание... оно настолько сильное, что бьет под дых, не позволяя дышать полной грудью. Особенно ночью, когда все обнажено откровеннее, чем при суетливом ярком свете дня. Но всем моим иллюзиям неизбежно суждено было разбиться в прах о мраморную реальность глаз... Аелораеие. Ненавижу тебя. Будь ты проклят тысячу раз... если сможешь...
- Ко мне.
Два коротких слова, как струны, звучат одновременно с движением... С моим резким выдохом, когда ноготь прекращает свое неторопливое проникновение вглубь, со странным звуком выскальзывая наружу. Но облегчение почти сразу же сменяется ужасом, когда становится ясно, зачем и куда меня понесут.
Если бы не режущая боль в горле, то я бы застонал... от бессильной злости и последнего отчаяния. Так просто и глупо выдать себя. Терпеть бесконечно долго и положить конец всему одной только случайной мыслью... промелькнувшему в ней проблеску бесполезных эмоций. И именно сейчас, когда я начинаю понимать, что есть что-то, что я не могу себе позволить потерять.
Чертов ублюдок! И сплошной ворох разбуженных, перечеркнутых ранее мыслей, скользящих по ровной черной шелковой глади сознания в тот момент, когда меня отвязывали, суетились кругом... Оно не успевало отмечать последовательность событий, превращая все в дыру... обрезки... предчувствие... Осознание того, что всегда есть еще одна ночь, чтобы все изменить.
Почему ты так сильно хочешь разорвать меня на острые куски, разбить на рваные осколки? И почему я только сейчас устал?
Совсем скоро наступит завтра, а я только сейчас это понял. Внутри так пусто. Ничего не появляется на поверхности. Это чувство ни с чем не сравнимой пустоты... Зачем я живу? Для чего существую? Наверное, пришло время признать правду и принять прошлые ошибки. Смириться со всеми нескончаемыми ночными кошмарами... и всеми теми вещами, которых у меня никогда уже не будет. Почему я ничего не чувствую? Боюсь. Или просто не умею? Не могу. Ответ всего один и он прост, как все истинное. Сдаться. Уступить.
Прислушиваться и все равно вздрогнуть, когда за дверью раздастся звук едва различимых неторопливых шагов. Прозвучит приглушенный спокойный голос, здоровающийся с охранной. А потом будто во сне уловить легкий скрип двери и сделать шаг к огромному резному столу посреди комнаты. Мне не надо напрягаться, чтобы уловить за спиной какой-либо шум. Я знаю, что ты уже здесь. Поэтому с силой сжимаю челюсти, рискуя раскрошить зубы, и изо всех сил зажмуриваю глаза перед тем, как выставить правую руку вперед и резко насадить на золотой канделябр, вместо свечей украшенный декорированными трехгранными лезвиями, в одну секунду протыкающими ладонь насквозь. Страх прошел и весь мир в пределах этой комнаты сконцентрировался вокруг ослепляющего укуса острых лезвий. Тонкие хрустальные пластинки задребезжали мелкими мурашками, отражая кроваво-красные блики и обломки реальности.
Тишина. Только слышно, как слегка тикают старинные часы. А потом все такие же неторопливые шаги, помимо воли заставляющие напрячься и внутренне сжаться, одновременно с этим выпрямляя спину. Легкое трепетание воздуха, затем твое дыхание на моей шее и тихий шепот на ухо:
- Очень хорошо, фани. Но недостаточно.
Большая ладонь властно накрывает мою окровавленную руку, чтобы через мгновение чуть надавить, нанизывая, расширяя и без того глубокую рану, к самому концу лезвия... где оно теряет свою тонкость и изящность, устремляясь в стороны всеми тремя гранями и отпечатываясь сгустком сплошной черноты, комком застывшей в горле сладковато-металлической рвоты, из-за чего приходится задышать открытым ртом.
... Вся эта память, эта боль, эта злость - все эти чувства внезапно прорываются, затапливая сознание и возвращая единственное чувство, которое я когда-либо испытывал, и которое никогда не вернет потерянного - ненависть.
Пот заливает глаза, смазывая все вокруг в сплошное алое пятно.
- Жалко ковер. Такой редкий узор.
Я бездумно отслеживаю расплывающиеся по столу красные пятна крови, стекающие маленькими алыми капельками на ковер... оставляющие следы на щеках прозрачными дорожками слез. Сердце начинает сжиматься и я наконец отчетливо понимаю, что мне уже никогда не вернуться к согласию с собственными стенами.
Застывший на мгновение в своих мыслях, я не сразу замечаю, как что-то... все неуловимо меняется. Приглушенный свет перестает бороться с ночной тьмой, когда я вздрагиваю от обжигающего прикосновения к оголенной на животе коже. Ладонь с длинными ногтями медленно скользит, оставляя саднящие полосы, в то время как вторая продолжает сжимать ноющую от боли окровавленную руку.
- Что ты...
Следующее прикосновение заставляет подавиться словами, которые раздирают горло, оставляя на нем глубокие царапины. Рука плавно соскальзывает под легкую ткань, сжимаясь на члене, принуждая кровь нестись по венам с неестественной скоростью. Еще недавний страх сменяется ужасом, смывая и тщательно скрывая границу между реальностью и нереальностью. Все мое существо начинает трепетать от ненависти.
- Прекрати.
Но рука не останавливается, лишь с силой сжимает член и слегка царапает острыми ногтями так, что мне приходиться прикусить губу, чтобы не застонать в голос. Перед глазами все плывет, смешиваясь в калейдоскоп пестрых, режущих глаза картинок, а колени подгибаются, загоняя еще глубже в ловушку из кольца крепких ненавистных рук. Покачнувшись, я свободной рукой вцепился в край стола и из последних сил попытался снять нанизанную на острое, живое как капкан, лезвие ладонь, чтобы избежать этой новой, еще более страшной и невыносимой боли... попытаться бороться.
В ответ раздается лишь приглушенный смешок, а в следующее мгновение белоснежная широкая ладонь истекает странной по цвету, напоминающей мутную воду, белесой жидкостью, нанизанная сверху на мою ладонь. Ублюдок! Ненавижу...
Слезы бессилия оставляют кривые прозрачные дорожки и, смешиваясь с кровью на прокушенной губе, бегут вниз по подбородку. Уступить. Сдаться. Я даже представить не мог, как это больно и страшно... безнадежно... неправильно. Хочется умереть, чтобы только не чувствовать всего этого.
Палец с острым как лезвие, на которое нанизана моя ладонь, ногтем осторожно проводит по опухшей губе, чтобы подцепить карминовую капельку и слизнуть, смакуя и пробуя на вкус. А потом легкое дразнящее прикосновение влажного и подвижного языка, пробивающего воздух иглой и впитывающего отчаяние своей шероховатостью. И мне в который раз приходится с силой впиться ногтями в поверхность стола, оставляя под ногтями соскрябанные обрезки дорогого дерева. Иначе мне не хватит сил сдержать позорные соленые слезы слабости и безысходности... боли и гнева... ведь я не могу ничего изменить или сделать, потому что уже поздно что-то менять или просить, умолять о милости...
Сейчас самое главное не дать тебе услышать ни единого звука, даже сдержанного судорожного всхлипа, вырвавшегося трепыханием вздоха из груди. Даже этого я сейчас не могу - выплеснуть всю боль, чтобы ничего не осталось внутри, кроме привычной пустоты.
- Ееа.
Твой язык останавливается на моих закрытых глазах, слегка полизывая и самым кончиком ловя трепетание ресниц. Вызывая новый ворох мыслей и переживаний, которые опаленными мотыльками еще крутятся в голове, до того как рассыпаться в истлевший пепел. Но внезапно наступившая тишина заполняет сознание.
- Фани, посмотри на меня.
Свернувший мысли холщёвый кокон застывает и неожиданно нет сил сопротивляться его воле... нет желания, потому что все теперь потеряло всякий смысл, а сердце давно уже отказывалось чувствовать... замерев с легким тиканьем старинных часов. Я открываю глаза... Невыносимо трудно пробраться к свету сквозь завесу слипшихся в крови и поту ресниц.
Совершенно пустые белые глаза без зрачков. Матовые, не отражающие даже бликов. Не отражающие ничего. Для кого-то это страшно. Ужасно и пугающе. Но мне спокойно, ведь я ненавижу зеркала...
Самым большим и значимым превосходством ангелусов была их полная неуязвимость. Они не чувствовали ни боли, ни страха, и играли по своим собственным, никому неизвестным, правилам. Самая большая слабость других - соитие, то, к чему стремилось все живое, была для них равносильна десерту к чаю - то, что безусловно приятно, но не более. Гораздо большее удовольствие они получали от боли - но не физической, хотя часто именно к ней и прибегали в достижении последней, а душевной. Они тем самым удовлетворялись, питая свои пустые оболочки тем, чего у них никогда не было - чужой душой. Да, сначала никто не верил, что она существует, но позже, как оказалось, этой неосязаемой материей обладало все живое.
Высокие, по два метра ростом, с белоснежной кожей и длинными до пояса волосами, ангелусы были прекрасны. Совершенное гибкое тело, тонкая талия, узкие бедра, широкие плечи и длинные ноги, украшенные острыми ногтями тонкие изящные пальцы...и совершенно пустые белые глаза без зрачков, не отражающие даже бликов. Они были ужасны и пугающи. Как ангелы смерти, пришедшие за грешными душами. Что может быть разрушительнее самой совершенной красоты? Только полнейшая пустота.
...Я ненавидел зеркала. Они никогда не показывали ответ или выход, а только пустую оболочку, которой я был, сколько себя помню. А еще я ненавидел свое лицо - эту маску, которую приходилось носить изо дня в день. Иногда я приходил домой, залезал под душ и царапал свое лицо, пытаясь содрать кожу и хоть что-нибудь почувствовать. Но наступал следующий день и все повторялось. Работа, магазин, дом. И так по замкнутому кругу, как секундная стрелка по бесконечному кольцу циферблата часов. Бесконечному для человечества и конечному для человека.
Но когда-нибудь все кончается. Вне зависимости от того, хорошее это или плохое...Хотя, моя жизнь была бесцветной и я не мог определить, чего в ней больше - света или тьмы. Но даже я понимал, что пора что-то менять и сорваться с одного круга, чтобы заключить себя в другой. Поэтому в одно пасмурное утро я собрал вещи, для чего хватило всего одной сумки, и поехал в нэвис, когда-то называемый аэропортом. В кассе я задумался лишь на секунду, после чего машинально назвал планету Ангелу, ведь туда стремились все, так почему бы и мне не попробовать? Правда, контроль туда был довольно жесткий и даже если вы купили билет, никто вам не гарантировал, что вы доедите до конечной остановки. По прибытии вас отфильтруют как и тысячи других, хотя критерии никому и неизвестны. Три процента везунчиков будут доставлены в столицу, а остальным девяносто семи придется разворачиваться и лететь обратно или же выбрать что-нибудь попроще, типа Херема или Пульвизы, где одинаково требовалась как обслуга, так рабы и шлюхи.
Я ни о чем не думал, как всегда доверившись течению случая. Зачем переживать, нервничать? Что от этого изменится, когда еще до твоего рождения все поделено ровной чертой. А моя жизнь всегда проходила точно посередине.
С самого детства, сколько себя помню, я был один. Ни отца, ни матери, ни даже самых отдаленных родственников. Окружающее безразличие и пустоту я, казалось, впитал в себя с пеленок. Только редкие уколы где-то в груди, когда я смотрел в зеркало, напоминали о том, что я еще жив. Именно поэтому я и избегал зеркала, разбивая их на тысячи мелких, звенящих осколков. Некоторые считали меня сумасшедшим, а большинству было просто все равно. Да и кому какое дело будет до ребенка сироты, когда привычный мир рассыпается на твоих глазах? Раса людей, как и сама Земля, стремительно вымирала. Миллионы жителей, когда-то населявшие эту планету, гибли от всевозможных землетрясений, наводнений, засухи, странных болезней, пришедших из Космоса. Когда-то возомнившие себя выше всего, даже самой природы, мы получали все обратно и ломались как куклы, простые пластмассовые куклы. Хотя, страдала не только Земля. Тысячи других рас и планет, наполнявших Вселенную, так же подходили к рубежу... черте, за которой была пустота.
Когда-то, когда я еще ходил в школу, то в учебнике по истории было написано, что это только естественно - цивилизация имеет свой временной цикл, состоящий из становления, расцвета, процветания и, в конечном счете, того, к чему все придет - упадка, разрушения. Это прошли не только Рим, майя, Египет, но и мы, нынешние люди. Наша отметка застряла где-то между "упадок" и "разрушение", но мы все равно каждый день вставали, шли на работу, заводили семьи, рождались и умирали. И никто не решался прервать эту бесконечную замкнутую цепь. Была только совсем малюсенькая, хрупкая надежда, что на твой век хватит и ты умрешь раньше, чем увидишь, как мир, будто зеркало, рассыплется серпантином блестящих осколков, разрезающих пустоту, чтобы выкроить из нее что-то новое, первозданное, и, возможно, даже лучшее.
Я смотрел на проносившиеся мимо созвездия, скопления планет, и думал о том, что ждет меня впереди. Нет, я ни о чем не жалел, но не поглотит ли меня еще большая пустота и безразличие там, в новом мире, на чужой планете? Иногда я сам себя спрашивал, сколько же пустоты, этого неосязаемого вещества, может вместить в себя простой человек. А может, можно измерить ее состав в крови и миллилитры в сердце? Прикрываю глаза и откидываюсь назад, пытаясь поудобнее устроить затылок на спинке кресла. Телу требуется немного сна и отдыха. Не помню, когда в последний раз видел эту темноту, называемую сном. А на самом деле это просто веки, закрывающие зрачок и отгораживающие от остального мира.
На губах застыло что-то вязкое и разомкнуть их составляет огромного труда, но необходимо, потому как грудь горит, опаляемая горячим воздухом, вырывающимся из легких. Больно. Пустой взгляд с белыми провалами глазниц бьет наотмашь, проникая и ныряя вглубь, в душу... в сознание... расставляя сети и жадно ловя каждую эмоцию, даже не до конца оформившуюся, каждую деталь. Кости внутри будто наполнены раскаленным свинцом, вместо крови по венам текут жалящие жала тысячи ос.
Лёгкое, ласковое прикосновение к спине, чуть выше талии, и грудь судорожно вздрагивает, ловя густой воздух. Я не знаю, сколько это продолжается... минуту, час или бесконечность. А может время просто остановилось, зависнув в стенах этой комнаты и замерев запекшийся струйкой крови из левой ноздри.
Я не знаю, почему еще не умер от потери крови, потому как вся комната, кажется, залита набухшими кровавыми кляксами пролитой краски.
Все мое тело раскрашено такими же багряно-червленными кляксами, соединяющимися воедино и образующими сложный узор, в точности повторяющий узор ковра. Ты мог бы просто воспользоваться ногтем, чтобы оставить красные бугристые нити на коже, но тебе это не интересно... недостаточно. Да и зачем, когда краска сама сочится из моей ладони, стекает по столу, дрожит на губах? Тебе всего лишь надо обмакнуть палец и провести линию, прислушиваясь к тому, как дышит моя кожа и борясь с соблазном попробовать ее на вкус. А чтобы я не потерял сознание, ты кусаешь меня в плечо, впиваешься ногтями в бедра и запускаешь пальцы в волосы, откидывая мою голову назад. В такие моменты я могу почувствовать твои довольные губы на своей шее, там где бьется маленькая синяя пульсирующая жилка.
Ты жестоко вырываешь меня из темноты, такой прохладной и спасительной. Не даешь передышку даже на мгновение, возвращая в странную и искаженную безумством реальность. Я уже давно почти что лежу на столе, удерживаемый и прижатый вплотную сильным телом, беспощадно вжимаемым в меня, противоестественно пытающимся слиться в уродливый кусок сплошной плоти.
Проводишь языком по влажным лопаткам, свободной рукой касаясь груди и трогая сосок ногтем. Затем наклоняешься и прикусываешь его губами - сначала лишь слегка, даря призрачную иллюзию того, что на этот раз боли можно будет избежать, но через секунду твои зубы с силой сжимаются, на сотую долю дюйма находясь от того, чтобы откусить лакомый кусочек плоти. Вырывая горловой сиплый стон? Тихий крик?... Глаза снова закатываются, вместо дыхания хрип. Но ты не позволишь мне уйти так просто. Избежать новой боли. Просто не дашь дышать, закрывая доступ кислорода в легкие и к головному мозгу. И тогда мне придется лишь судорожно глотать остатки сворачивающегося воздуха. Боже, это продолжается бесконечно долго...
Но конец еще страшнее, чем вся эта пытка, вместе взятая с предыдущими сутками истязаний. Ты знаешь это и специально не торопишься, оставляя кульминацию на десерт, оттягивая неизбежное затухание жизни в глазах. Сам же слизываешь так тщательно выведенный, застывший, но еще пока теплый, узор, размазывая языком шипящие, болезненно ломающиеся линии. В тысячный раз рукой доводишь мое тело до предела, чтобы сбросить в безумную, выворачивающую пространство и душу наизнанку воронку. Где есть только глубина, тьма холода и равнодушия.
- Ееа, ты прелесть. Я знал, что ты самый изысканный и бесподобный деликатес.
Ты ласково убираешь слипшуюся влажную прядь с моего лба... слишком нежно и почти невесомо, и я растерянно приоткрываю глаза... удается открыть только один глаз... потому что чувствую, как внезапный животный ужас возвращается, заполняя каждую клеточку тела. Я не знаю, что все это значит и от этого давно застывшее сознание дробится коркой, крошась на мелкие кусочки хрупкой пыли.
Медленно наклоняешься и целуешь солёную дорожку от слезы, спускаясь к уголку рта, ведь так легко прочесть в моих глазах, отражающих на дне расширившегося зрачка тень каждой эмоции, осознание того, что все это было лишь прелюдией...
Спускаешь руку к ягодицам, пальцами раздвигая половинки и царапая ногтем чувствительную кожу. А я задыхаюсь, задыхаюсь от того, что сердце трепыхается как-то странно, бешенными толчками отражая боль в груди. И мысли только о том, как бы вздохнуть.
- Фани, ты же все это время был таким выносливым.
До смешного убаюкивающе нежный голос... вызывающий только новый приступ тошноты и горького ужаса от ласково мягкой интонации. Я дергаюсь одновременно с пальцем, проникающим в сжатое колечко мышц. Уже не сдерживая себя, из последних сил бьюсь в твоих руках, ору и рвано рыдаю. Мое состояние сейчас очень похоже на истерику, на предсмертную агонию, но сознание просто не может, не может больше этого вынести и через минуту я безвольно обвисаю. На меня нападает непреодолимая слабость, сил нет, рука беспомощно висит вдоль тела.
- Пожа...
Одними губами выдыхаю первую часть слова, спотыкаясь на середине и зная, что не смогу... Второй палец, раздирая, проникает внутрь, раздвигая и растягивая пытающиеся сократиться стенки. Голова, как у куклы, безвольно падает на грудь с тихим всхлипом. А потом пальцы уходят, лишь на короткое мгновение позволяя не подавиться глотком вязкого воздуха. И вот они уже у меня во рту, почти у самого горла... и мне с трудом удается удержать рвущийся наружу сиплый, режущий горло, кашель.
- Это чтобы ты не откусил свой милый язычок, фани. Ведь даже у тебя есть предел...
И тут же мое тело пронизывается насквозь, словно лезвием. Скользко смазанная головка проникает внутрь, отзываясь оглушающе дикой болью, разбивающей на мириады осколков, когда резкое движение вперед соединяет в одно целое... безобразное... Вырывая полу стон, сменяющийся диким и отчаянным криком... раздирающим нервы судорогой, отражающимся в теле всепожирающей болью.
Выгибаю спину, чтобы уйти... сбежать от этих размеренных, вколачивающихся движений... Прогибаюсь, против воли принимая его до невозможности глубоко.
Каждый раз ты почти полностью вынимаешь член, чтобы через секунду сделать резкий рывок бедрами внутрь до самого предела, разрывая мое тело в сознании на рваные клочья. Я терплю, последними остатками разума цепляясь за одну единственную мысль. Из покореженных глубин вздрагивающего тела поднималась волна безумной, как боль, радости, что все это скоро закончится... когда-нибудь закончится и уже точно навсегда.
Ты яростно рычишь, почти полностью навалившись на меня, и твои глухие животные стоны сводят с ума, отзываясь агонией оголенных нервов и суставов, напоминая о слабом, аритмичном пульсе. А потом с глухим дребезжащим шипением ты со всей силы дергаешь меня на себя, и в следующую секунду я еще способен почувствовать, как горячая влага опаляет все внутри. Меркнет и отступает темнота, в ушах все звенит и тело по инерции пытается сползти вниз, насильно удерживаемое наколотой ладонью... но через мгновение я наконец-то могу упасть на пол, неосторожно облокотившись об израненную руку. Боли нет, просто легкий хруст окончательно разрываемых суставов перед тем, как нырнуть в пустоту... темный спасительный колодец души, где спокойно и хорошо... нет боли, нет вообще никаких чувств.
Прежде чем потерять сознание, я вижу большую тень, накрывшую меня темнотой.
Потеряв человеческий облик, можно ли найти его вновь? Может ли кто-то отнять все это?
Сидя с ним рядом, я почти забывал, через какой ад он меня провел. Даже у дьявола есть шарм, а у него его было достаточно. Он пока не повторял того, что произошло той ночью и иногда мне начинало казаться, что все это было лишь сюрреалистическим сном, бредом измученного физической болью сознания.
Опустив взгляд вниз, я посмотрел на свои бледные, болезненного цвета руки, лежащие поверх одеяла. На правой был большой уродливый шрам, почти полностью сейчас затянувшийся. Пусто. Внутри так пусто. Ничего не появляется на поверхности. Это чувство ни с чем не сравнимой пустоты... Зачем я живу? Для чего существую? Апатичные мысли мелькают скорее по инерции, словно сонно-мутный бред. И что-то еще, едва уловимое...
Поднимаю глаза. Вся комната залита яркими, режущими глаза, всполохами рассветных лучей, которые вспыхивают, будто уже сейчас все вокруг горит и рушится. Красивая и слишком реальная иллюзия.
- Ееа.
Такой знакомый спокойный голос, от которого я все равно вздрагиваю, а шрам на руке едко пощипывает, пульсируя багровым рубцом.
- Хочешь, я сделаю тебе подарок?
Он отворачивается от окна и подходит ко мне, протягивая правую ладонь, чтобы мимолетно коснуться щеки и взять за подбородок, приподнимая лицо и заглядывая в глаза, в которых, я уверен, он не увидит своего отражения. Так же, как я не увижу своего в его глазах.
- Твоя планета, Земля, погибнет первой. Это произойдет в считанные доли секунды и они даже не успеют ничего почувствовать, понять, что всему пришел конец.
Он всегда умел дарить щедрые подарки.
Прикрыв глаза, я произношу, стараясь чтобы в голосе вместо слабости звучала почтительная благодарность:
- Благодарю вас, эрус.
Я слышал, как он ушел. Звук его шагов замер за дверью вместе с моим криком, еще долго дрожащим на закусанных сухих губах.
- Аелораеие, я не понимаю, зачем тебе пустой сосуд? Это не тот случай, когда мы не выбрасываем ненужные нам вещи только потому, что боимся что их кто-нибудь подберет. Он пуст. Бесполезен.
- Амеентан, ты слишком много рассуждаешь и за этим бесполезным занятием не видишь очевидного.
Высокий ангелус в серебристом мелибрисе замер, сбившись с размеренного шага. Он подождал, пока собеседник остановится и повернется к нему лицом - никому не нравится разговаривать со спиной. Какое-то время в коридоре было тихо - раздавалось лишь легкое электрическое покалывание латерн, стройным рядом висящих на белых стенах. Да и не надо было разговаривать, чтобы прочитать в белых, не отражающих ничего, глазах напротив "очевидный" ответ.
- Ты сошел с ума.
- Возможно.
- Даже если так, он человек и никогда не поймет...
- Этого и не нужно.
Развернувшись, второй зашагал прочь, считая этот разговор оконченным. Он шел к широким дверям в дальнем конце коридора, за которыми находился предмет недавнего обсуждения.
"Мне все равно, даже если я причиняю тебе невыносимую, разрывающую сознание и душу на куски, боль... но такова моя любовь к тебе".
Примечание:
Эрус - уважительное обращение, прим. "господин"
Фани - ласковое обращение, прим. "малыш"
10.08.2008
