Мои волосы сбились в неряшливый хвост, неуклюжим прикосновением накрывая плечи и теряя форму двух крыльев, плавно развевающихся за спиной. Сегодня мне было больно, именно поэтому я спустился в бесконечный поток маленьких огней, решетом проступающих сквозь непроглядную темноту. Как никогда прежде багряный, закат дал по-дружески ненавязчивый знак и явился той последней каплей, когда терпеть больше нет сил, а ведь все это должно было длится без малого целую вечность.
Я всегда с легким удивлением и каким-то подсознательным неудовольствием замечал, как белоснежные линии волос превращаются в обычную, русого цвета ширму, закрывающую половину такого же ничем не примечательного лица. Таковы были законы земли, своеобразная плата той совершенной красотой, которой я обладал там, высоко над головой, много дальше самого высоченного небоскреба. Но даже нам бывает больно и бесконечно одиноко, когда кругом только одна пустота и вечность. Да, мы все состоим из этой своеобразной материи, отделенные лишь тонкой границей собственных тел, полупрозрачной кожи век, каменных стен домов, шелестящих листвой деревьев, шерстяной тканью свитера... Я ведь уже говорил, что мне больно, поэтому я хотел сбить эту головную боль, вызванную слишком свежим воздухом там, наверху, духотой и тесной влажностью тех популярных мест, в которые здесь, внизу, у людей принято загонять себя каждый свободный вечер. Лично я ничего примечательного в подобного рода заведениях не находил, но ведь всем нам свойственно идти от обратного и заглушать душевную тоску физическим дискомфортом.
Пожалуй, только я один здесь пил вино. Красное, совсем молодое и поэтому на языке чувствовались игривые пузырьки, наподобие кислорода проникающие в тело, насыщающие его чем-то воздушно-легким и таким же необходимым. Не могу точно сказать, с какого именно момента мне начало казаться, что все кругом только сон. Мы ведь тоже можем видеть сны, но они почти всегда быстро промотанной пленкой возникают в сознании лишь для того, чтобы смутить нас предыдущими воплощениями. Поэтому-то никто их и не хочет видеть. Зато нам не надо принимать снотворное, только пить как можно больше черного кофе без молока и сахара. Может быть если бы хоть кто-нибудь из нас осмелился заснуть, то проснулся бы здесь, внизу, в своем собственном сне, вдруг ставшем самой правдивой действительностью.
Я же спал. Это было очень плохо, потому что то, что сейчас происходило в реальности, которая еще минуту назад была моей, могло оказаться лишь прекрасным, таким тревожным и одновременно утомительным сном.
- Привет.
Его волосы были цвета молочного шоколада, который я поглощал в несоизмеримых количествах наравне с кофе, чуть доходившие до резких скул, орехового цвета глаза... А куда же без таких полезных для каждого организма микроэлементов? Розово-красного цвета лотос на всю правую сторону шеи и лак на ногтях цвета изюма, за исключением последних двух пальцев, украшенных позолоченными резными «когтями», около десяти сантиметров каждый. И еще это серое кимоно с огромным бордовым бантом ровно посередине груди и голубым воротником, в парящих белоснежных контурах бабочек.
- Не спи...
Я сделал очередной глоток и только после этого улыбнулся. Скорее усмешка, но зеркало напротив все время пряталось за спину бармена, так что я не мог быть до конца уверен.
- Я устал и что плохого в том, если немного поспать?
Заостренный мизинец неприятно резанул слух, случайно царапнув лаковую поверхность стойки, прежде чем моему неожиданному собеседнику удалось обхватить бокал.
- Есть много других, не менее приятных способов расслабиться, - облизнул фиолетовую от вина губу. – Отдохнуть.
- Звучит столь же заманчиво, как и неопределенно.
Пожалуй, я слишком быстро сдался. Интересно, если это все происходит на самом деле... не буду ли я потом сожалеть, что это не оказалось всего лишь сном?
Он сидел на мне крепко, наподобие тех детишек, которые упрямо пытаются оседлать игрушечного бычка, с успехом играя в родео только до тех пор, пока механизм не придет в действие, и муляж не взбрыкнет, опрокинув неудачливого наездника прямиком под в понарошку затаптывающие копыта. Было очень жарко, нестерпимо душно, и боль лишь слегка притупилась, дразняще играя в прятки и ускользая куда-то глубоко, так что в ушах раздавался неприятный скрежет ногтей по стеклу. Мы не снимали ни его традиционное кимоно, ни мой повседневный белый свитер в серую полоску и потертые джинсы, только расстегнули молнию с пуговицей, да ослабили пояс с лентой. Вот он плавной дугой откинулся назад, по кошачьи небрежно выгибая спину и опираясь ладонями на мои колени. Мерно раскачиваясь и ритмично подаваясь вперед-назад, рассеянным и спокойным взглядом скользил по моему лицу, и в этот момент его глаза показались мне болотно-зелеными.
Почему мы должны обязательно испытывать боль? Кто придумал, что должно быть больно, ведь так много куда более ярких и сильных чувств, не зависящих от неудачной погоды, плохого настроения или нелепого случая. Мои собственные руки стали казаться черными ветвями зимнего дерева – ужасно широкими, болезненно голыми и запутанными, а где-то между, на белоснежном снегу и для невидимого наблюдателя сверху, я собственной маленькой копией бродил вокруг этого самого дерева и мир снова заполнялся пустотой без единого звука. Может быть я проснулся слишком рано? Или уснул в самое неподходящее время и очень поздно, только от чужих прохладных, и одновременно таких аккуратных прикосновений, не становилось легче... от того сна, о котором когда-то мечталось.
- Не засыпай...
Я собирался что-то сказать или спросить, но так и остался со слегка приоткрытым ртом, пристально уставившись на губы, как-будто усыпанные бледно-фиолетовыми прожилками. Словно верхний слой кожи истончился и под ним стала отчетливо проступать сеточка вен. Заметив мой взгляд, он на секунду кокетливо прикрыл глаза, после чего наклонился и провел языком по моим сомкнутым губам, старательно очертил контур, забавно лизнул подбородок. Уже через несколько минут весь мой рот был влажным от слюны, так что мне оставалось только облизнуться в ответ, когда он отстранился. Я с удовольствием попробовал на вкус его терпкий, с привкусом красного вина, запах. Горячий, влажный. Мои руки в это время продолжали равномерные движения, то приподнимая, то сжимая маленькие ягодицы.
Уткнувшись прохладным носом во впадинку между шеей и плечом, он тяжело дышал, согревая частым теплым дыханием. Потом выровнялся, внимательно посмотрел прямо в глаза, завел левую, без «когтей», руку за спину, чтобы уже через мгновение продемонстрировать липкую, белую жидкость, вязко стекающую по тонким пальцам. Пара случайно упавших капель оставила след на кимоно, но он, кажется, даже не обратил на это внимания. Только со всей тщательностью облизал «лакомство», затуманенным взглядом смотря куда-то за мою спину. А я лишь чуть подался вперед, одной рукой притягивая его за беззащитно открытую сзади шею, а второй удерживая за талию, и с легкостью проталкивая язык в блестящий, влажный, отвечающий глубоким вздохом, рот. Внутри все было еще более влажным и почти нестерпимо горячим. Мне захотелось его выпить точно так же, как до этого бокал пряного вина, но пора было просыпаться. Возвращаться в привычный сон.
Надежды нет и никогда не было. Слишком я расклеился перед ним... весь. Когда мы вернулись в общий зал, обратно к высокой барной стойке, мне показалось, что беззаботная бабочка, еще мгновение назад щекотно порхавшая по обнаженному животу, давно наколота на длинную острую иголку, такую же конечную, как и мои пальцы. Я потянулся к оставленному бокалу и одним глотком допил оставшееся вино, которое, почему-то, показалось теплым, словно подогретым на огне.
- Уснешь же...
Разве такое возможно? Если все это сон, неужели можно снова уснуть... в своем собственном сновидении? И как-будто противореча своим собственным мыслям, глаза сами собой стали закрываться, сквозь полусомкнутые веки вежливо-безразлично разглядывая потихоньку пустеющий зал и расплывающееся отражение собеседника в темном, тускло освещенном зеркале напротив.
- Ты заснешь и тогда забудешь... Уже не проснешься. - с сожалением произнес тихий голос справа, прежде чем окончательно растворится в неуловимо обрушившейся мягкой, в оглушающим беззвучии, тьме.
Резко открыв глаза, я с изумлением уставился на пустой бокал, рядом с которым стояла полупустая бутылка неизвестной мне марки вина. Странно, не помню, чтобы заказывал нечто подобное, но уточнить было не у кого, потому что я сидел один в предрассветно опустевшем зале, в то время как бармен куда-то запропастился, лишь негромкий звон раздавался из глубины полуоткрытой в самом углу двери. Я неуклюже встал, устало посмотрел на большие круглые часы над стеклянными полками с многочисленным спиртными напитками, показывающими пять часов утра. Потом запустил руку в задний карман джинс, выгреб несколько помятых бумажек на стойку, заодно проверил мобильный на пропущенные звонки и, слегка пошатываясь, направился к выходу. Хорошо хоть, что голова привычно не болит. На пороге в нос ударил резкий, пряный запах земли и кисловатый уже подгнивающих листьев, а глаза непривычно сощурились от слишком, не по осеннему ярких лучей восходящего солнца. Прийти домой, принять душ, отзвонить Юле, затем заварить черный кофе без сахара и молока, и засесть за перевод. А потом днем можно и немного отдохнуть, благо сейчас суббота...
Неторопливо бредя по тротуару, вдоль зеленого забора Ботанического сада, навстречу первым сонным автобусам и трамваям, я на мгновение вспомнил о странном сне, сейчас больше напоминавшем похмельный бред. Это же надо, чтобы такое приснилось! Только по спине будто прошел легкий озноб от внезапно встрепенувшихся крыльев. Я резко обернулся, поэтому что-то внезапное ночное, раздраженное, сладкое тут же погасло, оставив неприятный горький осадок. Шелест оказался всего лишь желтыми листьями и бумажками, беспорядочно гоняемыми ветром под ногами, поэтому энергично встряхнув головой, я ускорил шаг, вновь не заметив пристального, такого странно разочарованного взгляда зеленых глаз, обиженно смотрящих вслед.