Я никогда не забуду, как он на меня смотрел. Его тихий, совершенно безжизненный голос, пустыми фразами, не заботясь ни о какой логике, глухо отдающийся у меня в голове и отвечающий на вопросы. Это был единственный раз за всю мою жизнь, когда я не боялся смерти, всегда разделяющей нас. Только жизни. Теперь, и ныне, и присно, и во веки веков...
Мы встретились с ним, когда я больше ничего не хотел, этого в особенности. Мне было не жаль безвозвратно потраченного впустую времени, которое я бесцельно проводил на берегу, слушая набегающий шум волн, борющийся с неподвижностью берега. От ветра иногда было холодно, несмотря на то, что мы оба являемся холоднокровными и по определению холод нам чужд так же, как и тепло. Я смотрел на свою, подсыхающую в мелких крупицах песка, чешую и думал о том, как легко спутать восход с закатом. Мне было в новинку и переливчатое щебетание птиц, и слегка царапающие кожу неровными краями ракушки, а длинные шелковистые волосы, всегда с легкостью принимающие обтекающую форму тела, на суше казались давно высохшими водорослями, с запутавшимся в них мелким морским мусором. С отрешенным, безразличным удивлением я обнаружил там даже пробку от пластиковой бутылки.
В тот момент я не решал никаких глобальных задач мироздания, ни пытался бороться со скукой и одиночеством, просто та былая принадлежность к океану, раньше заставляющая себя чувствовать неразрывной частью чего то общего и бесконечного целого, смылась в набегающих на берег волнах, с мелкими камушками возвращаясь обратно в воду. Да и что другое может слизнуть волна с берега, кроме как еще немного ненужного мусора?
Тогда то я и встретил его, когда солнце клонилось к закату, а кожа трескалась мелкими трещинками раскаленного песка и чесалась от сухости все сильнее и сильнее, усиливая и без того неумолимый зуд. Мои спекшиеся на солнце губы, в морской соленой белой корке, лишь едва заметно вздрогнули, когда белоснежные крылья подарили немного освежающей прохлады. Я неуклюже перевернулся на живот, болезненно задевая плавником замеревший подо мной грубый песок, и с каким-то восторженным любопытством, подслеповатыми в сгущающихся сумерках глазами, пытался разглядеть это божественно совершенное создание. Все в нем мне казалось прекрасным – от волнистых коротких локонов цвета мокрых камней, до невообразимо синего цвета глаз, какой бывает только на самой глубине. Но в горло за эти, никогда не оканчивающиеся до этого сутки, набилось так много иссушающего песка, что как я не старался, но не мог произнести ни звука, лишь едва различимое в темноте неясное бульканье, вырывающейся из тела последней, оставшейся во внутренностях, студенистой жидкостью. Я уже стал впадать в отчаянье, потому что он, казалось, вообще меня не заметил, не обращая никакого внимания на мои жалкие и тщетные попытки дать о себе знать, но вот его тонкая шея на мгновение замерла, а взгляд стал совсем хрустальным и застывшим. Даже в уже почти полной темноте, я мог видеть неясные контуры белеющего призрака, потому что да, это почти наверняка был призрак, настолько тонкое видение, больше напоминающее бурлящую воздушную пену, восторженно изгибающуюся на самой вершине волны. В следующее мгновение, он неожиданно повернул голову и посмотрел прямо на меня, так что я на миг задохнулся и почти наверняка бы закашлялся, если бы мое горло еще бы слушалось меня.
Я беспомощно, как можно шире, пытался открыть глаза и беззвучно шевелил губами, почти наверняка напоминая случайно выброшенную на берег рыбу, бьющуюся в предсмертной агонии багрового вихря, перед тем, как окончательно медленно обмякнуть. Но мне так жадно хотелось коснуться его, ощутить тепло таких белоснежных и мягких перьев, потому что было так чудовищно холодно... даже воды Ледовитого океана и подводных, звенящих мелкими осколками льда течений, сейчас казались почти согревающими.
Вот он стал приближаться ближе, остановился совсем рядом, согревая меня теплом своего белесого в темноте, призрачного остывающего света. А тьма, тьма, которой не бывает без света, все сгущалась и ни одна ночь мне еще не казалась такой безрадостно одинокой и безумно кричащей. Я не хотел, чтобы он превратился в тень, поэтому из последних сил, дрожащий и обессиленный, приподнялся на разъезжавшихся по крошащемуся песку в стороны локтях, и заглянул ему в лицо. Хвостовой плавник сильным отчаянным ударом послал тело вперед, лишь где-то на самой кромке сознания мелькнуло легкое удивление, когда все тело сжалось от неожиданной боли, непривычно ощутив под собой давление твердой земли, а не расходящиеся быстрые, растворяющиеся в тишине волны. Глубокая бесплодная тоска сжала сердце, с одновременным прикосновением к его горящим восходом губам, когда я еще успел пожалеть о том, что не знаю полета. Но ведь в небесах столько же боли, сколько и на самом дне или здесь на земле. Наши губы одновременно отразили печаль и незыблемое одиночество друг друга, как будто вместе со слезами из глаз уходила и реальность сна, всегда раньше казавшегося самой жизнью. Нас обманули. Острый сладостно-гнилой запах йода и водяной пыли забивался в ноздри, а я из последних сил все тянулся, тянулся, тянулся, тянулся, тянулся... Я слишком сильно хотел его согреть.
Едва пока еще холодные лучи восходящего солнца легли на остывший за ночь песок, как холодная вода бесшумно отпрянула с берега, как-будто стесняясь и недоумевая о том, что скажет наступивший день. А на суше, едва соприкасаясь, лежала маленькая прозрачно-бирюзового цвета рыбка и белоснежный аист в разводах соли и налипшем коричневом песке. На груди рыбки едва виднелась маленькая красная капелька, почти полностью высохшая в слипшихся разодранных чешуйках, а на груди аиста была рана с изорванными краями и рядом сроднившиеся с празднично-золотым песком бурые пятнышки крови. Солнце на миг замерло, неверяще скользя светом по открывшейся картине, но тут же успокоилось – клюв птицы был в крови, а значит ничего противоестественного не произошло, просто утро настало немного рано. Ведь только смерть или любовь может дать маленькой рыбке крылья, чтобы улететь далеко-далеко в небо и согреть его хоть ненадолго, в то время когда солнце покидает свою мягкую перину облаков и начинается новый день...
Аминь.